Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - Александр Анатольевич Васькин

В вестибюле — шофер, который возит соседнего американца. Страшно любезен, предлагает отвезти обратно, желает приятного аппетита. Поднялись в ресторан. Я ахнула — дикая скука. Ни музыки, ни публики, только в двух углах — две группы иностранцев. Сидим. Еда вкусная. Вдруг молодой человек, дурно одетый, вошел, как к себе домой, пошептался с нашим официантом, спросил бутылку пива, но пить ее не стал, сидел, не спуская с нас глаз. Миша говорит: “По мою душу”. И вдруг нас осенило. Шофер сказал, что отвезет, этот не сводит глаз, — конечно, за Мишей следят. Дальше лучше. Я доедаю мороженое, молодой человек спросил счет. Мы стали выходить. Оборачиваемся на лестнице, видим — молодой человек, свесившись, стоит на верхней площадке и совершенно уж беззастенчиво следит за нами. Мы на улицу, он без шапки, без пальто мимо нас, мимо швейцара, шепнув ему что-то. Сообразили — вышел смотреть, не сядем ли мы в какую-нибудь иностранную машину. Ехали в метро, хохотали. Никогда не бывала в “Национале”, и вот сегодня черт понес! Захотели съесть котлету де воляй!»

А вот более ранняя запись: «Обедали в “Метрополе” с Вильямсами. Сначала пошли в “Националь”, но там оказался какой-то банкет, вся прислуга бегала, как ошалелая, было понятно, что все равно ничего не получим толком, потому ушли в “Метрополь”. Там были Борис Эрдман с женой, они тоже подсели к нам».

Непрерывное курсирование по маршруту «Националь» — «Метрополь» и обратно можно было совершить и пешком, благо что до «Метрополя» в Театральном проезде было рукой подать. Но некоторые умудрялись преодолевать это короткое расстояние на машине. Композитор Никита Богословский полюбил «Националь» еще до своего переезда в Москву, где поселился в одном доме с композитором Прокофьевым в Камергерском переулке. Как писал остроумный композитор: «…в молодые годы я был абсолютным пижоном. Шиковал. Если заказывал номер в гостинице, то не ниже трехкомнатного люкса. Когда я жил еще в Ленинграде и приезжал в Москву на съемки, то останавливался в гостинице “Националь”». В «Национале» Богословский обычно завтракал, а обедал в «Метрополе», для чего вызывал интуристовскую машину «линкольн». Таковы были заработки популярного песенника, автора песенных хитов «Спят курганы темные» и «Шаланды, полные кефали».

Однажды в 1930-е годы в «Национале» композитор разглядел за одним из столиков Фаину Раневскую. Актриса тоже его приметила, указала на него пальцем своему спутнику и в ответ на его вопрос: «Что вы будете на десерт?» — огорошила: «Вон того мальчика» — и рассмеялась.

Как-то в ресторане «Националя» Богословский сидел вместе с Михаилом Светловым, а за соседним столиком оказался сверхпопулярный тогда актер и певец Марк Бернес. Богословский, ранее рассказавший Светлову, что Бернес любит его стихи, сказал: «Смотрите, Миша, какое совпадение. Бернес сидит за соседним столиком». — «Это вот тот крашеный блондин?» — спросил Светлов и подошел к Бернесу, который уже готовился дать поэту свой автограф. Но Светлов опередил его: пока Бернес нехотя вынимал из припасенной на всякий случай пачки одну из своих фотографий, поэт огорошил его: «Нет, вы меня не поняли. Это я хочу вам дать автограф!» И буквально всучил ему свою книгу, которую, как выяснилось, он носил с собой специально для такого случая.

Было модным ходить в «Националь» завтракать, повара готовили превосходные омлеты. Герой романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» Лимонов, принявшись жарить яичницу на электроплитке, говорил, «что он лучший специалист по омлетам в стране, — повар из ресторана “Националь” учился у него». А бывало и так. Утром часов в девять Никите Богословскому звонил Александр Вертинский, живший на улице Горького, и предлагал: «Что делаешь? Пошли прогуляемся?» — «Пошли», — отвечал Богословский. Встречались они в «Национале», завтракали. Затем шли выпить кофе с коньячком в «Коктейль-холл», что работал на улице Горького, 6. Оттуда — обедать в «Метрополь». Заканчивалась прогулка за ужином в Доме актера. Вот такой любопытный маршрут. Можно себе представить, в какой кондиции его участники возвращались домой.

Если в «Метрополе» за столиком можно было встретить Бернарда Шоу, Бертольта Брехта, Джона Стейнбека, то в «Национале» любили сиживать навещавшие Москву Анатоль Франс, Джон Рид, Герберт Уэллс, Анри Барбюс и др. Но свои классики все же преимущественно водились в «Национале». Пожалуй, в этом и отличие двух первоклассных ресторанов друг от друга. В «Национале» было два завсегдатая — Михаил Светлов и Юрий Олеша, чего не скажешь о «Метрополе».

Михаил Светлов жил в писательском доме напротив, в проезде Художественного театра (ныне Камергерский переулок, 2). Семиэтажное здание строилось в 1929–1930 годах для рабочего жилищно-строительного кооперативного товарищества «Крестьянская газета» им. Л. Б. Красина. Здесь были и небольшие двухкомнатные квартирки, и комфортабельные четырехкомнатные апартаменты с большими кухнями и ванными. В доме жили Всеволод Вишневский, Лидия Сейфуллина, Вера Инбер, Николай Асеев, Эдуард Багрицкий. Дом стоял очень удобно — чтобы пообедать в «Национале», Светлову достаточно было перейти улицу.

Марина Цветаева называла светловскую «Гренаду» своим любимым стихотворением. Сам же Светлов признавался Варламу Шаламову: «Я вам кое-что скажу. Я, может быть, плохой поэт, но я никогда ни на кого не донес, ни на кого ничего не написал». Плохой или хороший поэт Михаил Светлов — вопрос риторический, но теплоход в его честь сняли в «Бриллиантовой руке» (хотя на самом деле такого судна тогда еще не было). В «Национале» пекли отличные пироги — яблочные паи, которые Светлов особенно ценил, заказывая их для своих друзей. Он сам разносил пироги по адресам, подобно Деду Морозу. Обычно поэт звонил в дверь и говорил: «Принимай этот пай. Он испечен по моему заказу в ресторане “Националь”».

Светлов водил сюда и своих студенток из Литинститута, одна из них, Ирина Ракша, пишет: «И вот уже сидим, как оказалось, в его любимом европейском ресторане “Националь”. Совершенно закрытом, куда с улицы, конечно, никого не пускают. Посетители — лишь иностранцы, всякие интуристы заморские, а если наши — то совсем уж блатные, номенклатура. Но поэту Светлову в Москве двери всех ресторанов открыты. И все швейцары на улице Горького — пузатые и дородные, в “генеральских” кокардах и униформах (прямо “хозяева жизни”) сгибаются в три погибели, лебезят перед ним — сухоньким еврейским старичком — и щедрым на руку завсегдатаем».

Светлов любил сидеть в «Национале» за своим столиком, который всегда свободным для него приберегали знакомые официантки, стол стоял слева от входа у второго окна. Они уже заранее знали, что принести — хрустальный графин с коньяком, граммов на двести. Поэт, еще не пригубив рюмку, начинал повествование о тех, с кем он когда-то сидел за одним столом, о своих встречах с Катаевым, Зощенко, Платоновым, Пастернаком, Шкловским. Светлов называл эти застолья в «Национале» мальчишниками.